Власти возрождают в Беларуси еще один советский институт. Правда, граждане СССР высмеивали его даже до перестройки — вот о чем речь

Показательные судебные процессы и «воспитательные» публичные разбирательства в Беларуси превратились в повседневность — то и дело в очередном районе людей собирают, чтобы обрушиться с критикой на кого-то из граждан. Иногда такие мероприятия выглядят как откровенный фарс — например, в феврале нынешнего года в Пинске зал военкомата для показательного суда над «уклонистом» заполнили детьми, а обвиняемый на него просто не явился. Вспоминаем, откуда вообще появилась эта практика публичных «порок» и разбирательств — и как уже более 50 лет назад она превратилась в объект сатиры. Как и многое другое в современной Беларуси, исток эта «традиция» берет в эпохе СССР.

Суд как театр

Открытые судебные процессы были неотъемлемым элементом советской общественно-политической жизни. Самые резонансные процессы сталинского СССР проводились при большом стечении зрителей и журналистов, в том числе иностранных, в больших помещениях вроде колонного зала Дома Союзов.

Такие суды выполняли не только и не столько основную задачу суда — установление правосудия, — а были еще и важнейшим инструментом пропаганды. Часто, особенно в случаях политических судебных процессов, они заранее тщательно инсценировались, требовали артистического таланта от главных действующих лиц и приобретали черты настоящих театральных постановок.

Стремясь демонизировать, расчеловечить оппонентов советского режима, государственные обвинители на таких процессах готовили тексты, которые не имеют ничего общего с судопроизводством. Речи официальных представителей государства изобиловали эпитетами, метафорами, гиперболами и прочими художественными приемами.

Вот, например, фрагмент из речи прокурора Андрея Вышинского на судебном процессе над оппонентом Сталина в коммунистической партии Николаем Бухариным: «Я не знаю таких примеров — это первый в истории пример того, как шпион и убийца орудует философией, как толченым стеклом, чтобы запорошить своей жертве глаза, перед тем как размозжить ей голову разбойничьим кистенем».

Это причудливое сращивание правосудия с театром выглядит довольно странным — но только на первый взгляд. Дело в том, что для советских обывателей к началу сталинских репрессий в 1930-х годах подобное объединение этих «жанров» выглядело вполне естественным. Ведь еще с начала 1920-х годов по Советской России (а затем и по СССР) широко распространились так называемые агитсуды — целые представления, на которых постановочные судебные процессы разыгрывали профессиональные актеры. Их можно сравнить с популярными некогда телевизионными передачами, где актеры также имитировали судебные разбирательства. 

Первопроходцем в вопросе создания театрализованных судов стал народный комиссариат здравоохранения РСФСР. В условиях послевоенной разрухи и постоянных эпидемий его чиновники искали способы достучаться до пока еще малограмотных граждан. Основой для одной из первых таких постановок и стал реальный судебный процесс над проституткой, заразившей красноармейца сифилисом. Этот сюжет был литературно переработан, в результате чего получился драматичный, приковывающий внимание зрителей спектакль со справедливым хеппи-эндом: проститутку гражданку Заборову суд направлял на лечение в больницу, а против заразившегося сифилисом красноармейца Крестьянинова возбуждал дело «по обвинению в пользовании проституцией и создании на нее спроса».

Пропагандистский эксперимент наркомата здравоохранения оказался очень удачным и востребованным. Не избалованные зрелищами советские зрители охотно шли на эти спектакли — и, что характерно, очень часто воспринимали их как настоящие судебные процессы. После первого постановочного «суда над проституткой» в Политехническом музее в Москве летом 1921 года в разделе судебной хроники газеты «Правда» появилась заметка о нем как о реальном процессе — после чего изданию даже пришлось давать разъяснение в следующем номере.

В итоге только в 1921 году в Москве советское ведомство по охране здоровья граждан организовало 150 таких постановок, получивших название «агитсуды». Занятые в них актеры стали получать не только фиксированное вознаграждение от Наркомздрава, но и процент от кассовых сборов. В дополнение к истории с проституткой появились постановки о муже, заразившем жену гонореей, бабке-знахарке, нерадивом враче, крестьянах-самогонщиках, отравляющих соседей своим пойлом.

С 1923 года начались массовые постановки агитсудов по всему СССР. Теперь, кроме медиков, имитацией судебных процессов занялись и другие ведомства и организации. Так, наркомат путей сообщения устраивал постановочные суды над стрелочниками и машинистами, якобы допустившими крушения составов. А профсоюзы проводили театрализованные судилища над мнимыми неплательщиками членских взносов — чтобы напугать людей.

Агитсуды по инструкции

В 1925 году в СССР появились инструкции по подготовке и показу агитсудов. Партия запретила использовать для их постановки профессиональных актеров. Теперь заниматься подобными зрелищами должны были театральные кружки того завода или села, где предполагался показ мнимого процесса.

Кроме основных участников процесса, в представлении должны были обязательно участвовать 20−25 «зачинщиков» — людей, которые сидели в зале и в нужных местах провоцировали зрителей на заданную реакцию — выкрикивали нужные реплики, аплодировали, топали ногами, свистели или кричали.

Так, если председатель суда по ходу процесса просил подсудимого говорить короче и ближе к делу, один из зачинщиков должен был вставать и кричать с места: «Вы, товарищ председатель, не затыкайте рта подсудимому, у нас пролетарский суд, и каждый может говорить все, что знает!» В ответ на это другой зачинщик парировал: «А ежели он чепуху всякую мелет и совсем, можно сказать, не по делу, так что же, пролетарский суд обязан его слушать и понапрасну терять время?»

В инструкциях оговаривались даже декорации, чтобы постановочный процесс был максимально похож на настоящий:

«Помещение, где ставится инсценированный суд, должно напоминать собой общий вид зала судебного заседания. На возвышении — сцене в зрительном зале или на специально сколоченной эстраде помещается стол, покрытый красным сукном. У стола три кресла: для председателя и двух членов суда. С левой стороны — кафедра для защитника, с правой — такая же кафедра для обвинителя. Несколько глубже — стол для секретаря и стенографистки. По бокам две двери — одна, ведущая в „Комнату совещаний“, другая — в „Свидетельскую“. Несколько ниже уровня сцены — специальная возвышенность для подсудимого. С этой же возвышенности выступают и свидетели. Сцена украшена портретами Ленина, народного комиссара юстиции Курского, зампрокурора республики Крыленко и т.д. На стенах залы плакаты с лозунгами: „Пролетарский суд защищает завоевания Октябрьской революции“, „Пролетарский суд защищает интересы трудящихся“, картины старого и нового судов, снимки с наших исправительных домов, диаграммы, дающие общее представление о работе наших пролетарских судов, напечатанные крупными буквами выдержки из нашей конституции, касающиеся пролетарского суда, кодексов законов и т.д.».

Чтобы зрители не утрачивали интереса к происходящему, постановочный суд должен был продолжаться не более 4−4,5 часа, а зачитывание обвинительного заключения — не более 20 минут.

Особо инструкции оговаривали постановку театрализованных политических судов. В них адвокат должен был не доказывать невиновность подсудимого, а признавать его вину вместе с прокурором — и лишь просить суд о снисхождении по смягчающим обстоятельствам. Так население приучали к тому, что невиновных в СССР под суд не отдают. В тех районах, где советскую власть недолюбливали, предлагалось «судить» женщину, вступившую в коммунистическую партию. И в процессе разбирательства с помощью «зачинщиков» из зала следовало доказать, что и членство в партии, и сама партия — безусловное благо.

Подспудно в сознание людей вкладывалась мысль о том, что показания друг против друга могут и должны давать и близкие родственники — в том числе дети против родителей. Этим целям служили такие постановки, как «Судебное дело о матери, рассовавшей своих детей по детучреждениям».

Иногда постановочные суды приобретали элементы интерактивности и превращались в настоящие ролевые игры. В таком варианте народными заседателями становились и зрители. Перед оглашением приговора в зале «суда» проводилась управляемая дискуссия, которую двигали в нужном направлении актер-судья и «зачинщики». В конце концов суд принимал заранее подготовленное решение — но у зрителей появлялась иллюзия, будто они сами решили исход заседания. Так людей приучали доверять приговорам советских судов, к которым они якобы сами становились причастными.

Товарищеские суды

У современных беларусских показательных процессов и разбирательств есть еще один советский прототип, помимо театрализованных и полутеатрализованных судов. Это — так называемые товарищеские суды, которые не были частью судебной системы государства, а действовали параллельно ей.

Прообраз товарищеских судов появился в ноябре 1919 года, когда власти Советской России столкнулись с тем, что их утопические коммунистические идеи плохо соотносятся с реальностью. Экономика «первого государства рабочих и крестьян» находилась в глубоком кризисе, вызванном, с одной стороны, объективными факторами в виде недавно закончившейся Первой мировой и продолжающейся гражданской войн.

С другой стороны, губительное воздействие на хозяйство страны оказывали такие коммунистические эксперименты, как уравниловка (система оплаты труда, когда все рабочие получают одинаковую зарплату — независимо от своего вклада в конечный продукт). Расчет на «пролетарскую сознательность» рабочих не оправдался: без материального стимула пролетариат трудиться не желал, производительность труда падала, количество прогулов доходило до 50% рабочих дней в году.

Упорствуя в своей ошибке, советская власть не отказалась от сомнительного эксперимента с уравниловкой, а создала дополнительный карательный орган в виде Рабочих дисциплинарных товарищеских судов. Согласно декрету правительства РСФСР от 14 ноября 1919 года, они формировались из управленцев и деятелей профсоюзов и наделялись правом сурово наказывать недостаточно сознательных работников. Рабочие дисциплинарные товарищеские суды могли посылать на тяжелые «общественно необходимые работы» и даже отправлять рабочих в концентрационные лагеря. Как и следовало ожидать, эффективность работы таких судов оказалась низкой, и в феврале 1922 года их ликвидировали. На смену уравниловке пришел НЭП — новая экономическая политика, при которой в хозяйственную жизнь страны вернулись некоторые элементы рыночной экономики.

В конце 1920-х годов СССР окончательно отказался от НЭПа в пользу плановой экономики, и власти решили стряхнуть нафталин с уже подзабытой идеи товарищеских судов. В 1931 году появилось постановление «О производственных товарищеских судах на фабриках и заводах, государственных, общественных учреждениях».

Возрожденные этим документом товарищеские суды стали общественными формально выборными органами и рассматривали в основном дела в отношении нарушителей трудовой дисциплины. По отношению к нарушителям они могли использовать меры общественного воздействия (например, общественное порицание — то есть публичное осуждение) — или передавать их дела в настоящие суды для привлечения виноватых к уголовной ответственности. Согласно официальной статистике, такие жесткие меры работали: например, на Урале они позволили сократить число прогулов на предприятиях черной металлургии и машиностроения в 12−18 раз.

В начале 1933 года в СССР действовало 20 648 производственно-товарищеских судов. Даже внутри одного предприятия таких органов могло быть даже несколько — на свой товарищеский суд мог рассчитывать каждый цех, включавший более 25 сотрудников. К 1939 году в СССР работали жилищно-товарищеские суды, суды в ремесленных, железнодорожных училищах, фабрично-заводских школах. Появились товарищеские суды и в Красной армии.

В послевоенное время в СССР произошла определенная либерализация общественной жизни. Затронула она и товарищеские суды, которые превратились в по-настоящему общественные органы. В 1970-х годах в СССР действовало уже около 330 тысяч товарищеских судов, которые ежегодно привлекали к ответственности около 40 тысяч человек. Более 45% из них осудили за нарушения трудовой дисциплины вроде прогула, опоздания, преждевременного ухода с работы, недоброкачественного выполнения задач. Кроме того, товарищеские суды могли рассматривать дела о малозначительных преступлениях, совершенных впервые и не представлявших большой общественной опасности. Например, о мелком хулиганстве, мелкой спекуляции, о распитии спиртных напитков на улице, во дворах, парках, об имущественных спорах на сумму до 50 рублей (например, о мелких кражах).

Товарищеские суды избирались сроком на два года на общих собраниях работников в организациях, насчитывающих не менее 50 работников (впрочем, местные власти и профсоюзы могли позволить создать товарищеский суд и на меньшем предприятии).

Арсенал мер воздействия товарищеских судов на нарушителей к этому моменту уже не включал в себя таких экстраординарных наказаний, как направление в концлагерь. Среди них остались:

• обязать принести публичное извинение;
• объявить товарищеское предупреждение;
• объявить общественное порицание либо общественный выговор;
• наложить небольшой денежный штраф;
• поставить перед руководством предприятия вопрос о переводе виновного на нижеоплачиваемую работу (понижение в должности).

Также товарищеский суд мог ходатайствовать о лишении нарушителя премии, переносе его запланированного летнего отпуска на зиму, смещении в очереди на жилье, увольнении.

Если товарищеский суд приходил к выводу, что правонарушителя следует привлечь к административной или уголовной ответственности, он мог передать материалы дела в соответствующие органы.

Как товарищеские суды стали предметом сатиры

В послевоенном СССР товарищеские суды играли довольно важную роль. Они разгружали настоящие суды от вала дел о мелких правонарушениях и склоках внутри коллективов. И одновременно декриминализировали проступки многих граждан, оступившихся впервые в жизни. Фактически они могли спасти от ареста или тюрьмы разово нарушивших закон граждан — и, в лучшем случае, подтолкнуть их на путь исправления. Но были в этой модели и определенные издержки, которые постепенно снизили эффективность работы и авторитет товарищеских судов, превратив их в предмет насмешек.

За мелкое правонарушение виновных на товарищеских судах иногда просто стыдили и требовали не совершать подобных поступков впредь. Эффективность подобной работы в отношении пьяниц, дебоширов и прогульщиков выглядела достаточно сомнительной, из-за чего товарищеские суды еще в доперестроечный период высмеивались советскими сатириками.

Так, в советской трагикомедии Георгия Данелии «Афоня» 1975 года воспроизведена сцена, когда руководство ЖЭКа пытается добиться общественного порицания со стороны коллектива в отношении главного героя картины сантехника Афанасия Борщова, который во время отпуска искупался в нетрезвом виде в фонтане. При этом Афоня, который не в первый раз проходит через такую процедуру, откровенно глумится над руководителем, а коллектив ЖЭКа реагирует на всю эту попытку осуждения задорным смехом. В итоге для нарушителя все заканчивается словесным строгим предупреждением — и никак не влияет на его дальнейшее поведение.

Еще один порок товарищеских судов, который критиковала советская сатира, — это их пристрастие к копанию в чужом белье. Нормативные акты, которые регулировали работу этих органов, предписывали им рассматривать материалы о ненадлежащем выполнении родительских обязанностей, о недостойном поведении в семьях и так далее. Случалось так, что обиженные супруги доносили в товарищеские суды на свои «вторые половинки». А иногда в роли доносчиков выступали недовольные чем-то соседи.

С этой точки зрения товарищеские суды высмеивались в комедии Леонида Гайдая 1968 года «Бриллиантовая рука». Там не в меру бдительная управдом Варвара Плющ на основании своих поверхностных наблюдений пыталась организовать товарищеский суд над Семеном Горбунковым, чье поведение показалось ей аморальным.

В сцене, в которой Варвара Плющ (одновременно выступающая «общественным обвинителем») клеит объявление о товарищеском суде над «пьяницей, дебоширом и морально-бытовым разложенцем» Горбунковым, авторы фильма прямо указали и на низкую популярность подобных мероприятий у советских граждан тех лет. Стремясь завлечь людей на судилище, героиня Нонны Мордюковой вынуждена дополнить объявление сообщением о том, что после суда состоятся танцы.

Отношение многих советских граждан к товарищеским судам хорошо видно и в сценке шутливого суда над композитором, дирижером, пианистом, кинематографистом, сатириком и писателем Никитой Богословским, снятой в 1967 году.

Здесь участники суда (писатель Сергей Смирнов, актеры Леонид Утесов, Готлиб Ронинсон, актрисы Вера Васильева, Майя Менглет) воспроизводят заседание товарищеского суда, организованного по совершенно надуманной, формальной причине: чтобы определить, не является ли столь разносторонний человек тунеядцем.

В современной Беларуси товарищеские суды превратились в направление идеологической работы, а показательные заседания настоящих судов проводятся с целью профилактики преступлений среди потенциальных правонарушителей. На практике такие мероприятия часто выглядят как фарс, имитация настоящего судебного процесса — что и не удивительно. Подобные практики современная Беларусь позаимствовала в СССР — но даже там они открыто высмеивались уже более 50 лет назад.