ВОЗ заявила, что за первый год пандемии число случаев психических заболеваний выросло на 25%. После начала пандемии белорусы пережили (и переживают до сих пор) волну насилия, репрессий, эмиграцию, а потом весь мир ужаснулся войне в Украине. Пока нет исследований о том, как это все отразилось на нашей психике, однако многие уже испытывают проблемы с ментальным здоровьем. О том, как их распознать, когда стоит сходить к профессионалу и почему это ни в коем случае не стыдно, «Зеркало» поговорило с психиатром Сергеем Поповым.
«Если человек был в эмиграции, то при столкновении с новым травматическим событием риск развития ПТСР у него выше»
— На фоне последних событий, какие сейчас самые распространенные проблемы с психикой? О депрессии все знают, а какие еще часто встречаются?
— В общем-то, депрессия — самое основное. На втором месте — различные тревожные расстройства: это и паническое, и генерализованное тревожное и обсессивно-компульсивное. На третье место я бы поставил все, что связано со стрессом (но это пока чисто мое предположение, так как должны еще пройти исследования). То есть посттравматическое стрессовое расстройство и другие, связанные с психической травмой и стрессом, которые могут очень по-разному проявляться. Например, у человека появляется неконтролируемая сверхчувствительность в виде острой тревоги или вспышек гнева и ярости, состояний возбуждения на стимулы, связанные с травматической ситуацией в прошлом. На стук или звонок в дверь после переживания обысков или ареста, даже если человек уже находится в безопасности. На красно-зеленый флаг, когда это в психике напрямую ассоциируется с арестом и пытками близкого человека. Могут быть нарушения сна и кошмарные повторяющиеся сновидения. Может быть серьезное снижение адаптации к обычным жизненным вопросам и сложностям. И в принципе развитие параноидального мышления и тревоги, пронизывающее отношение человека ко всему.
— Если я, к примеру, посмотрю видео, на котором расстреливают людей, или увижу снимки сгоревших в танке, это повлияет на мою психику и каким образом?
— Если мы говорим о посттравматическом стрессе и посттравматическом стрессовом расстройстве, то важно помнить о том, что быть свидетелем убийства или брутального насилия — это тоже риск развития ПТСР, особенно если это свидетельство вживую. С одной стороны.
С другой, такого рода вещи в нормальной ситуации были бы кошмарным сном, а сейчас он становится реальностью. От этого проснуться невозможно. Соответственно, такого рода столкновения с жестокостью подрывают чувство безопасности и представление о мире. Представьте себе ребенка, который растет в благополучной семье. Он может даже не представлять, что насилие такого типа бывает. И когда он сталкивается с этим, для него происходит потеря фундаментальных смыслов жизни и внутренних опор. Это требует того, что дальше нам нужно создавать некую новую картину реальности внутри себя либо не принимать ее. Если человек выбирает второе, то дальше может быть три варианта развития событий.
Первый — отрицание реальности — приводит к маниакальности и беспечности поведения, что представляет опасность для человека, такая тотальная недооценка рисков, собственных ограничений и силы. В психиатрии эти состояния определяются как мания или гипомания. Второй — конструирование иной реальности вместо объективной. Это психоз, с галлюцинациями и (или) бредовыми идеями. Третий — психопатический вариант, когда человек или группа людей начинают изменять объективную реальность под себя через действия и переворачивание смыслов. Тогда происходит идентификация с агрессором, в прошлом травмированный человек начинает атаковать и травмировать других. Когда травмированных людей много, это приводит к «эпидемии» насилия.
Соответственно, вся внутренняя система нашей саморегуляции должна поменяться. Это требует новых способов адаптации. И дальше все зависит от человека. Для некоторых людей этот процесс будет очень сложным. Потому что, например, есть люди, для которых очень важна стабильность в жизни, когда внутреннее психическое благополучие зависит от внешнего благополучия и стабильности. Соответственно, для них может быть очень сложно выработать новые механизмы адаптации. У таких людей могут развиваться психические состояния или расстройства. Очень разные. Это могут быть и психозы, и разного рода тревожные состояния, и депрессии и так далее. Когда мы теряем структуру, то реагируем на это некоторого рода «срывом» и дезинтеграцией.
А если человек участвует в каких-то жестоких событиях, на войне, на фронте, подвергался пыткам и плюс еще если изначально существует предрасположенность и чувствительность (например, до этого были какие-то стрессы, связанные с потерями, физические проблемы со здоровьем, крайнее истощение и так далее), то для этих людей появляется высокий риск развития ПТСР. И когда травматическое событие не проживается, оно остается внутри непереваренным опытом, чужеродной частью психики, которая в последующем как что-то чужое себя и проявляет: постоянно тревожит, вторгается, не дает спокойно жить даже при наступлении мира.
Если вернуться к вашему вопросу. Кто-то переварит эти кадры убийства, или мертвых тел в Буче, или последствий ракетных ударов по домам. А для кого-то это может остаться таким чужеродным куском, который будет потом возвращаться кошмарами, флешбэками и будет формировать безнадежно-небезопасное восприятие мира.
— То есть ПТСР может развиться даже оттого, что человек видит эти картинки и читает новости?
— Да, мы в этом случае говорим об индивидуальной предрасположенности и дополнительных факторах. К примеру, если человек был в эмиграции, то при столкновении с новым травматическим событием риск развития ПТСР у него будет выше. Потому что психика уязвлена, у нее уже нет таких ресурсов и внутренних опор, как если бы человек столкнулся с тем же самым, но дома, в привычной среде. Конечно, экран телефона защищает, потому что дает определенное дистанцирование, но мое мнение, что не стоит недооценивать степень воздействия на психическое функционирование такого «raw» (сырой, необработанный, реалистичный, снятый от первого лица) контента в режиме реального времени.
«Я много слышу от пациентов, что они постоянно вынуждены справляться с чувством вины и стыда за свои проблемы»
— Как самому человеку понять, что у него что-то не так с ментальным здоровьем? Можно ли самостоятельно как-то провести диагностику и что должно насторожить?
— Я думаю, частично можно. Но для этого важно иметь какую-то информированность о психическом здоровье и психических расстройствах и патологиях. Мы говорим о том, что очень важно как раз такое психообразование, нужна начитанность по этой теме. Белорусам я бы порекомендовал сайт samopomo.ch и книгу нашего профессора Романа Евсегнеева «Психиатрия для всех».
Есть одна сложность в том, что на самом деле некоторые психические состояния являются эгосинтонными, то есть они переживаются как часть себя, которую мы воспринимаем нормой. То есть мы не замечаем, что что-то не так. Кажется, как может быть по-другому, это же нормально, что я так реагирую.
Но я бы назвал три основных критерия, на которые следовало бы обращать внимание. Первый касается эмоциональной составляющей. Если человек замечает, что, когда он переживает какие-то эмоции и чувства (тревогу, злость, ярость, гнев, грусть, печаль и так далее), они его затапливают и невозможно переключиться. Эти эмоции начинают доминировать в жизни, словно прекращается возможность вообще как-либо ими управлять. Это признак того, что, возможно, стоит подумать о том, чтобы обратиться к психотерапевту или психиатру.
Второй — когда наблюдаются соматические (телесные. — Прим. ред.) проявления, что-то происходит с физиологическими функциями. Например, потеря аппетита или, наоборот, его усиление, нарушение сна (к примеру, сложно заснуть) — это физиологическая функция, о которой в норме мы не задумываемся. Хотим — едим, не хотим — не едим. Нужно встать — просыпаемся, не нужно — спим дальше. А здесь эти функции как будто бы перестают работать сами по себе, оказываются поврежденными. Это тоже говорит о каких-то проблемах с психикой. Дело в том, что психика и сома (тело. — Прим. ред.) связаны, есть даже такое понятие, как психосома. При очень многих психических нарушениях страдают физиологические функции.
И третий момент — нарушение адаптации. Когда человек начинает замечать, что он не справляется с теми социальными функциями, какими-то делами, социальной и моральной ответственностью, которая была у него до этого. То есть когда явно становится видно, что он что-то теряет: свой социальный капитал, значимые контакты с людьми, работу или не выдерживает какой-то нагрузки, с которой еще вчера справлялся. Катастрофически снижается работоспособность, если мы говорим о депрессии. К примеру, человек берет отпуск не для того, чтобы отдохнуть, а потому что нет возможности просыпаться по утрам.
Это три основных вещи, которые можно самому в себе заподозрить, увидеть, критически оценить и решиться обратиться к психотерапевту или психиатру.
Есть еще две дополнительные вещи (это как раз к тому, что человек не всегда может замечать в себе симптомы проблемы). Первая. Какой-то значимый близкий, которому человек доверяет, говорит: «Слушай, я вижу, что с тобой что-то не так». Я думаю, что здесь стоит прислушаться. Близкие могут замечать какие-то вещи достаточно рано. Понятно, бывают ситуации, когда они беспокоятся из-за своей собственной тревоги. И поход к психиатру решает проблему того, кто беспокоится. Но все-таки, на мой взгляд, в большинстве случаев, если близкие волнуются, то у них есть на то причины. Почему бы тогда просто не прояснить эти вещи.
Второй момент. Человек обследуется у соматического врача (терапевта, кардиолога, невролога), и тот ему говорит, что нужно идти к психиатру. Я думаю, здесь тоже стоит довериться. Врач просто так этого говорить не будет. Это не означает, что доктор считает своего пациента сумасшедшим и хочет от него избавиться. Нет. Все-таки многие соматически врачи прекрасно понимают, что у части людей, которые к ним обращаются, психические расстройства проявляются через физические симптомы: болевые различные расстройства, синдром раздраженного кишечника, одышки, повышенное сердцебиение и так далее.
— В обществе есть мнение о том, что стыдно иметь психические проблемы, есть большая их стигматизация. Как правильно предложить помощь?
— Это боль, конечно. Я думаю, это постсоветские какие-то все еще последствия карательной психиатрии и того, что психиатр — это представитель власти. Он решает, ставить на учет или нет, ограничивать права или нет (в работе, вождении автомобиля и так далее). Может быть, сами психиатры и не хотели бы этим заниматься, а занимались бы с удовольствием только лечебной работой, но система построена так. Она подкрепляет чувство стыда, что если ты имеешь психическое расстройство, то ты становишься каким-то бракованным человеком и твое место на свалке жизни. К сожалению, но пока так оно и происходит в реальности.
Я много слышу от своих пациентов, что они постоянно вынуждены справляться с чувством вины и стыда за свои проблемы, как будто бы они сами в этом виноваты. Да что говорить, когда большая часть родственников на фоне развода, потери близкого и так далее говорят переживающим: «Соберись, тряпка».
— Или слова: «Я не верю в депрессию»…
— Да. Получается, словно иметь психику — это уже что-то не то. Поэтому я думаю, хорошо, если совет обратиться к психиатру звучит не как «пойди туда, реши свою проблему и не нагружай меня этим». Потому что это тоже стигматизация, такой шейминг и хейтинг, как модно говорить. Важно, чтобы и сам близкий, и врач предлагали выяснить, что происходит, чтобы знать, что делать дальше. Мне кажется очень важным, чтобы в этом предложении было стремление узнать и разобраться. Для многих людей прийти к психиатру и рассказать о своих сложностях психических — это уже само по себе стыдно. Это часто с очень интимными вещами связано. Поэтому здесь важна поддержка.
— Что делать с чувством вины за то, что ты, вроде бы адекватный человек, оказался в таком состоянии?
— Две вещи. Первая — похвалить себя. Знаете за что? Я считаю, если есть чувство вины, значит, внутри живет очень сильное чувство и желание восстановить разрушенное. Вина — это первый шаг к репарации. И я думаю, что важно это внутри себя увидеть, что на самом деле за этой виной стоит желание восстановить или построить что-то новое. Это непросто, потому что, когда мы прикасаемся к этому желанию, мы связываемся с болью от этой потери и разрушений. Но тем не менее я считаю, что это важно сделать.
И второе. Я думаю, чувство вины тут связано со строгим внутренним идеальным «я». Тут важно не впасть в состояние жертвы, так как это удобное убежище, но очень дорогое. Потом не расплатишься за это, потому что, когда мы в состоянии жертвы, мы таким образом питаем своих агрессоров. Здесь важно себе внутри сказать, что нынешняя ситуация экстраординарная. В ней мало кто был. Соответственно, невозможно от себя требовать столько же, как и в те времена, когда большая часть рутинной жизни была устроена и работала автоматически. Сейчас это не так. И нужны на это силы. Поэтому я предлагаю договариваться со своим идеальным «я» и давать себе время. А также давать себе для восстановления какие-то маленькие радости, позволять их.
«Бывают состояния, когда и друзья не могут выдержать»
— Когда нужно идти к психиатру, а когда — к психотерапевту? Или можно обращаться туда и туда, а специалисты подскажут?
— В этом есть огромная путаница, потому что существуют две модели. И белорусская очень отличается от той, которая существует в остальном мире. Я бы не хотел противопоставлять, но приходится.
В нашей системе психотерапевт и психиатр — это врачи, а психологи — нет. Получается условное деление: вроде как к психиатру должны идти люди с более тяжелыми психическими расстройствами, а к психотерапевту — с менее тяжелыми: пограничными, невротическими и так далее. Это выглядит странно, так как психика одна. Мне кажется, что у нас все равно все будет двигаться к тому, как живет весь мир, где есть психиатр, а психотерапевт — это отдельный специалист (им может быть и психиатр, и психолог, и обычный доктор, или человек другой специальности, получивший соответствующее образование), который образован в отдельном методе психотерапии. Например, есть психоаналитики, когнитивно-поведенческие психотерапевты, экзистенциальные психотерапевты и так далее.
Когда мы говорим о постановке клинического диагноза, определении стратегии лечения, то это задача психиатра. Он может сказать, например, что вам не нужны лекарства, вам нужна психотерапия. То есть ваша депрессия не настолько тяжелая, вам нужна когнитивно-поведенческая психотерапия. Или что нужны и препараты, и психотерапия. Или ваше состояние такое опасное сейчас, что нужна больница.
В нашей стране происходит путаница, потому что на государственном уровне психотерапевт — это врач, но в реальности психотерапевты — это огромное количество психологов, которые тоже обучились определенному методу по определенным стандартам, признанным в мире.
Что касается психотерапии, то тут есть два основных подхода. Первый. Человек обращается к психотерапевту, так как у него есть проблемы с психическим здоровьем. И мы говорим о психотерапевтическом лечении тогда.
Второй. Есть целый ряд личностно-ориентированных методов в психотерапии, которые направлены не только на лечение, но и, например, на улучшение качества жизни и решение внутренних конфликтов, которые не приводят к психическому расстройству. Человек может быть психически здоров, но иметь определенные сложности. И тогда мы говорим о психотерапии, которая помогает человеку развиваться и двигаться в сторону большей внутренней гармоничности. Это тоже делают психотерапевты.
— Есть устойчивое мнение, что раньше не было никаких психотерапевтов и как-то же люди справлялись. Что будет, если симптомы игнорировать?
— Если есть возможность, хорошо обратиться к психотерапевту или психиатру для терапевтической беседы, чтобы понять, что это за состояние, нужно ли что-то предпринимать или нет. Потому что, когда мы говорим о депрессии, например, и у человека есть деньги, чтобы не работать, то, может быть, она пройдет и сама за 6−9 месяцев. Но с другой стороны, ведь это время человек не будет жить. И эти месяцы уже не вернешь. Могут потеряться какие-то связи, семья развалится или отношения с ребенком. Как быть тогда?
Или ПТСР. Оно само вообще не пройдет. Этот опыт будет инкапсулироваться, человек станет защищаться и выстраивать свой мир так, чтобы никак не касаться этого травматического опыта. Он будет вынужден сильно сузить свою жизнь. А часть случаев ПТСР заканчиваются изменениями характера.
— Какими? Человек может стать жестче?
— Жестче, импульсивнее или, не справляясь с эмоциями, будет вынужден прибегать к психоактивным веществам — алкоголю, наркотиками и так далее.
Но есть состояния где-то на грани. И кто знает, они могут пройти. Наша психика на самом деле тоже очень адаптивна. Я считаю, что она работает как весь организм. Если мы порезались, то рана затягивается и останется рубец. В психике примерно то же самое. Она будет стремиться к восстановлению. Если, конечно, это не слишком фатальное воздействие, с которым уже невозможно справиться. Тем более есть же культурная среда, люди — это все можно назвать непрофессиональной психотерапией. Мы можем смотреть фильмы, ходить в галереи, слушать музыку, путешествовать, встречаться с друзьями — это тоже помогает восстанавливаться. Но бывают состояния, когда и друзья уже не могут выдержать.
— Часто в стрессовых ситуациях окружение предлагает «народные методы» — выпить, уйти в работу или отношения. Чем опасны такие вещи?
— Опасность в том, что кажется, словно это решит проблему, но на самом деле это лишь ее усугубляет. Если говорить об алкоголе, то он никогда не помогает на самом деле. Может быть, только в моменте, так как уменьшает психическую боль, но в последующем только уменьшает способность психики к восстановлению и уменьшает психическую устойчивость. От всего можно уехать и убежать, но от себя — никогда.
Читайте также
