Почти месяц назад белорусов тронуло видео воссоединения с семьей бывшего политзаключенного Виталия Жука, который недавно вышел из колонии, где провел полтора года за оскорбление Лукашенко. Для семьи было небезопасно оставаться в стране, и сначала его жена с детьми улетела в Италию, а в начале февраля туда приехал и Виталий. Мужчина рассказывает, что история давления со стороны властей началась еще до колонии — за полгода до этого его отправили в ЛТП. О том, почему так случилось, о своем опыте нахождения в ЛТП и колонии мужчина рассказал «Зеркалу».
Полгода в ЛТП: «Еда там вызывала отвращение: картофель и капуста — с кожурой, гнилью»
Виталий Жук — многодетный отец из Кобрина. У мужчины двое детей-подростков от первого брака, со своей второй женой Маргаритой он воспитывает еще четверых, самой младшей дочке сейчас три года, старшему ребенку — 10. Виталий очень привязан к своим детям, поэтому разлука с ними далась ему тяжелее всего, а затянулась она в сумме на два года. Все началось с ЛТП.
В августе 2020-го мужчина ходил на митинги в родном Кобрине. 28 сентября его осудили за участие в них и дали штраф. Он говорит, что тогда не думал, что репрессии могут дойти до таких масштабов, поэтому участвовал в протестах, несмотря на четверых маленьких детей дома.
На эмоциях от увиденного во время разгонов протестующих силовиками Жук написал пост в соцсетях с обращением к Лукашенко (сам пост удален, скриншот есть в распоряжении редакции). Говорит, «выразил негативное отношение к власти, сказал, что он убийца, а в стране идет разворовывание казны, сравнил работу его силовых ведомств с гестапо». После этого началось его преследование, и в начале октября 2020 года Виталий решил скрыться в Минске.
Там он также ходил на митинги, пока они не перешли в дворовые. А в первых числах февраля 2021-го за ним в Минск приехали сотрудники Кобринского РОВД. И спустя несколько дней мужчину поместили в ЛТП.
Виталий говорит, что направление туда получил еще в 2018 году, но тогда до отправки дело не дошло. Вот как он объясняет свое попадание в место, куда отправляют людей с алкоголизмом.
— Как обычный человек, я мог выпить: на Новый год, день рождения, в гостях — как все люди. Пригласили знакомые на праздник — мы поехали, отметили и вернулись домой. Такого, чтобы напиваться где-то и куражить, у меня не было. Я жил своей семьей, у меня была работа: я оборудовал в гараже мастерскую и занимался авторемонтом.
В 2018-м был случай. Мы со знакомым в заведении отдыхали, я вышел ночью оттуда и на остановке ждал такси, но подъехали двое сотрудников Кобринского РОВД: «Такси можешь не ждать — мы тебя подвезем». Завезли в РОВД, составили протокол, что я находился в состоянии сильного алкогольного опьянения, много чего понаписывали, при этом сразу отпустили. То есть как — то сильно пьяный, то уже отпускаете? При этом в протоколе указали другую улицу, не провели медосвидетельствование и написали, что я не ориентировался в пространстве. Там же, в РОВД, они сказали, что мне просто не повезло, так как им надо для отчета составить протокол: «Подпиши и иди домой, получишь штраф». А в заведении, где я был, стояли видеокамеры, все было зафиксировано и опровергало слова этих милиционеров.
Я написал жалобу на сотрудников, указал на ошибки в протоколе, но замначальника РОВД не хотел ее пускать в ход и предложил решить вопрос «мирно», дело замять. Я пошел на принцип и отказался, и с того момента началось. Меня по всему городу ловили: поехали мы, например, в заведение отмечать день рождения друга. Только я выхожу — меня уже ждут: «Виталий Васильевич, вы в нетрезвом состоянии в общественном месте». Потом просто в День города подошли те же сотрудники. Вот пары таких протоколов в течение года, даже не за месяц, и достаточно, чтобы закрыть человека в ЛТП. Когда жена приехала на суд рассказать, что все было сделано специально, и опровергнуть то, что было в протоколах, ее умышленно обманули: сказали, что я в РОВД, и она поехала туда. Так меня осудили на год ЛТП.
Виталий говорит, что тогда, в 2018-м, его никуда не отправили: он продолжал работать, жить с семьей дома. А вот сразу после второго задержания в 2021-м милиционеры вспомнили о том решении суда и забрали его в лечебно-трудовой профилакторий №5, что в Новогрудском районе. Так для Жука начались тяжелые два года испытаний:
— Первые 11 дней я был на карантине. Сразу не мог есть несколько дней: увидел, как происходит прием пищи. Во-первых, сама еда вызывала отвращение: запах, картофель и капуста вперемешку с кожурой, гнилью, может быть еще какое-то мясо — длинные нити неизвестно чего, шкурка с волосами. Еще плавал жир. А посуду привезли на тележке в картофельном мешке и сказали доставать себе алюминиевые тарелки. Каких они годов, тоже не имею представления, но все старые, поцарапанные, еще и жирные.
После (если ты это ел) тарелку надо было помыть. А вода в умывальниках даже не комнатной температуры, не то что не горячая. Она поступала из скважин, а это февраль. Подсовываешь под струю ледяной воды эту миску, и жир на ней застывает, становится белым. У тебя нет моющего средства. Ты пальцами пытаешься вымыть, но на деле просто размазываешь этот жир. Потом окунаешь миску в чан с хлоркой, разведенной водой, и кладешь снова в тот же грязный мешок. На обед опять достаешь миску, только не знаешь, кто ее мыл. Так на карантине было каждый день. А в столовой все то же самое, только миски куда-то сдаются, и их вроде как моют, хотя все равно все жирные.
Потом меня перевели в отдельно стоящее здание — там началась первая пытка холодом. На улице стояли морозы, где-то −17…−20°C, отопления не было. Прекрасно помню покрытые изнутри инеем бетонные стены. Оставшиеся три дня карантина меня держали там, и все это время я не снимал ни обувь, ни куртку.
«Власти понимают, что ЛТП никто не интересуется, и создают из осужденных низшую касту»
Дальше Виталий состоял на учете как «склонный к экстремистской деятельности». В ЛТП он провел полгода и рассказывает, что туда попадают разные люди, но те, кто действительно нуждается в помощи в борьбе с алкогольной зависимостью, лечения там не получают. Вместо этого — «принудительная трудотерапия».
— Там никого не считают за людей, всех подавляют психологически. В стране годами говорили, что в ЛТП — алкоголики и наркоманы, что «их там исправляют». Это очередная волна пропаганды, — рассказывает бывший политзаключенный. — Снимут красивый репортаж в отремонтированной секции, где пара человек говорит, что они действительно алкоголики и их и правда лечат, — и люди даже не задумываются, что там на самом деле. Власти понимают, что ЛТП никто не интересуется, и создают из осужденных низшую касту, зная, что об этом никто говорить не будет: «Всем плевать на вас, и мы будем делать с вами, что захотим».
Если у сотрудников РОВД есть выбор, кого забрать: подвыпившего, который идет домой, или местного выпивоху, который лежит возле магазина и которого все знают, — они возьмут первого. Того, кто в состоянии оплатить штраф и пополнить казну и кого потом можно привлечь к труду в ЛТП. Поэтому там большая часть — такие работяги, которые просто производят продукцию за копейки. Конечно, я видел и таких, на кого действительно сильно повлиял алкоголь. Люди рассказывали, что раньше им давали пить кору дуба раз в неделю. Представляете, вот это лечение!
Вопросы, связанные с медициной, Виталия впечатлили особенно сильно. Он говорит, что в профилактории людям не оказывали даже первую помощь, если те в ней нуждались.
— Я увидел, что такое местная карательная медицина. Был мужчина, которого в ноябре 2020 года из больницы в ЛТП доставили с ампутированным пальцем, а начальник медчасти отменил ему все перевязки и антибиотики, его заставляли ходить на промзону работать. Когда он жаловался на сильные боли, на почернение ног, ему дали костыли, — описывает происходившее мужчина. — А когда уже был не в состоянии ходить на костылях, умолял дать ему инвалидную коляску. Только в конце мая, когда он уже не вставал с кровати, они отвезли его в Новогрудок. Одну ногу ампутировали на 10 см выше колена — представьте, как его мучила гангрена. Осложнения пошли на вторую, и ему на ней ампутировали ступню по пятку. Еще у одного человека в отряде был туберкулез. О том, что он болеет, они узнали только через четыре месяца.
Начальник медчасти не может читать кардиограмму — звонит по телефону в райбольницу и консультируется, что какой штришок значит. На наших глазах летом было: человек пришел с жалобой на боли в области печени, терапевт положила его на кушетку, приложила к телу линейку и без УЗИ решила, что печень у него увеличена. Вот вам уровень медицины.
При этом у некоторых были справки, что они вообще не должны там содержаться по состоянию здоровья. Люди несли эти справки в санчасть с уверенностью, что произошла ошибка и их отпустят домой, а справки забирали, и они продолжали сидеть весь свой срок.
Бывший политзаключенный вспоминает, что предлагал другим административно осужденным писать жалобы на нарушения в Минздрав и Департамент исполнения наказаний. Когда собралось несколько таких документов, решил передать их через жену на свидании. В конце июня она как раз приехала с младшей дочерью — девочке тогда было полтора года. Виталий говорит, когда она выходила из учреждения, ей устроили полный досмотр, обнаружили бумаги и потребовали их оставить:
— Она их спрятала под майку, а дочку взяла на руки и прижала к себе. Прибежала администрация, пытались уговорить все отдать, она отказалась — и ее с ребенком закрыли в прогулочном дворике. Меня просили повлиять. Через два часа, когда она все еще отказывалась отдавать, сказали, что будут применять к ней физическую силу. Я тогда не сдержался и сказал, что они — позор всего белорусского народа, и меня увели. Жена испытала сильнейший стресс, ее продержали еще около двух часов, а потом силой вырвали жалобы. А меня поместили на 22 дня в ШИЗО за то, что пытался отправить их не через администрацию и якобы нарушил внутренний распорядок.
Помимо этого, вспоминает Жук, его несколько раз отправляли на 10 суток в другое здание и закрывали в отдельную комнату «якобы на карантин». Он считает, что это делалось, чтобы он не общался с другими мужчинами и не передавал новости, о которых не говорят по телевизору.
В профилактории под Новогрудком занимаются деревообработкой. Виталий вспоминает, что производили деревянные корзинки, поддоны, ящики для фруктов и древесный уголь. И снова же, по его словам, не без нарушений:
— Там даже не выдаются перчатки и очки. Люди постоянно получают травмы: то на кого-то скатилось бревно и сломало руку или ногу, то кому-то что-то попало в глаз, то порезал руку. Техники безопасности просто нет. Но как только с тобой происходит ЧП и приезжает скорая, заставляют говорить, что ты сам не соблюдал ТБ — иначе грозятся добавить срок.
Еще постоянно требуют выполнять норму. Например, человек в день должен сплести 150−200 корзин — это почти невыполнимо. Делается все руками, поддоны тоже сбиваются вручную. Не выполняешь — первый сигнал, что поедешь в ШИЗО: ты задерживаешь выпуск продукции.
Виталий утверждает, что товары, которые выпускались в ЛТП, вывозились на частные фирмы и отправлялись за границу. По его словам, это узнать ему удалось через водителей грузовиков, которые загружались на промзоне:
— В ЛТП все проходит по одной цене, а потом перепродается по другой. Ребята рассказывали, что до августа 2020 года туда заезжали фуры на иностранных номерах, а после — только на белорусских. Мне это стало очень интересно. Сначала я думал, что другие государства просто перестали закупать эту продукцию, но оказалось, что наши фуры заезжают, грузятся, а после перезагружают в другие. Об этом мне рассказывали водители. У нас были мешки, в которые фасовали древесный уголь, и на них указывалось, что он сделан во Франции. А выходит, руками белорусских элтэпэшников.
Уже тогда выходили письма на сайте организации «Наш дом» о ситуации в ЛТП, их писал я, передавая через жену. Когда в администрации заметили, что выходит информация на волю, что я что-то разузнаю, приехал на беседу представитель УСБ из Гродненского УВД: «Ой, я в курсе, что такие преступления происходят! Расскажите, Виталий Васильевич, что вы знаете». И я поверил, подумал, что разберутся, помогут. Но он прямо сказал, что все делается не без их ведома, показал на лес за окном и добавил, что однажды меня могут найти на каком-нибудь из этих деревьев. Вот тогда мне стало страшно — за семью, за детей. После этого случая я решил поставить на паузу письма.
СИЗО №6 и колония: «Никогда так плохо физически себя не чувствовал, это какое-то чудо, что вообще выздоровел»
По словам Виталия, когда его отправили в ЛТП, дело об оскорблении Лукашенко приостановили. Но для профилактория он оказался «слишком проблемным». По его словам, администрация пригрозила, что могут посадить его и жену «за сотрудничество с иностранными СМИ и дискредитацию государства», а детей забрать. И в СК дали делу ход.
— Меня повезли в РОВД 13 августа 2021 года, а оттуда — в СИЗО №6 в Барановичах. По пути в поезде подсадили человека с коронавирусом. Естественно, через неделю я тоже заболел, — вспоминает мужчина. — Лечения не было никакого, я даже не имел права сесть на кровать, закрыть глаза — сидел за столом на лавке. В камере стояла видеокамера, и как только раздавался стук в дверь, требовали открыть глаза, иначе составят акт за сон.
Помогали мне ребята — делились фруктами, потому что витаминов не было. Уже когда было настолько плохо, что я не мог даже сидеть, пришел врач и измерил температуру, дал мне порошок от гриппа и какие-то таблетки, разрешил прилечь с обеда до вечерней проверки. У меня была высокая температура, жар, было тяжело дышать — как будто строительный блок положили на грудь. Знаю, что в камере было довольно прохладно, а мне казалось, что нет воздуха и духота. Чувствовал не то что слабость — не мог стоять на ногах. Никогда так плохо физически я себя не чувствовал, это какое-то чудо, что я вообще выздоровел. После меня заболели все остальные.
В СИЗО нас дважды ставили на растяжку — выводили из камеры, ставили вдоль стены, один сотрудник прижимал шею к стене, а другой бил по ногам, чтобы они разъезжались, как на шпагате, и оттягивались назад. И ты стоишь в этом выгнутом состоянии почти на носочках. Это очень тяжело, большая нагрузка на мышцы, позвоночник.
Осудили Жука в конце сентября 2021-го на полтора года колонии общего режима. По его словам, показательно, в актовом зале РОВД на глазах у «химиков» и людей, состоявших на учете. А в начале декабря его этапировали в колонию №2 в Бобруйске.
— На карантине людей из зданий могли на полтора-два часа выгонять на улицу, а это зима. Мороз не мороз — все не важно. Там же могли учить правилам по построению, докладу, пока не будешь громко, четко, дружно со всеми кричать: «Здравствуйте, гражданин начальник!» После карантина я узнал, что такое описи: когда у тебя, например, пять коробков спичек, но спрашивают, почему ты количество спичек в каждом не указал.
В секциях после начала войны в Украине просмотр телевизора стал обязательным — программы с Азаренком, Соловьевым, Скабеевой. И политические негативно воспринимали это, а другие заключенные, что там давно, по-разному: кто-то — как мы, кто-то — «меня не касается», а кто-то поддержал. Поэтому мы как политические много собирались, человек по пять-семь, обменивались новостями, которые удавалось выведать через близких.
Еще мы давали знать родственникам заключенных, кого отправили в ШИЗО, чтобы те передавали правозащитникам. Сообщали, когда на человека заводили второе дело, чтобы можно было вызвать адвоката. Для администрации выход информации из колонии — большая проблема, они боятся огласки! Это единственная вещь, которая их сегодня пугает.
Жук говорит, трижды в колонии отказался писать прошение Лукашенко о помиловании, своей активностью раздражал администрацию. За это несколько раз попадал в ШИЗО, а после как «злостный нарушитель» — в помещение камерного типа (ПКТ) на пять месяцев. Эта форма наказания, по его словам, отличалась от штрафного изолятора немногим: там разрешались личные вещи, чтение книг и письма.
— В камере был хороший свет, но у меня все равно быстро село зрение оттого, что все 24 часа находишься в одном помещении. Осенью похолодало, и это сильно ощущалось. Когда начались дожди, у меня стала промокать бетонная стена в камере. В сентябре — может, на 10 см от пола, в декабре — уже на метр, а то и больше. Отопление включили в середине октября на минимуме, чтобы не лопнули трубы, так было даже в морозы. Я мог простоять два-три часа, держась за трубу, чтобы согреть руки. Клал на нее голову, потому что замерзали уши. Иногда ставил за нее книгу и так, держась, стоя читал. Везде сквозняки, когда я прогуливался по камере, от дыхания шел пар. На потолке собирался конденсат, и на пол капала вода. В этом всем тебя постоянно знобит, трясет. Когда я заболел, помощь мне долго не оказывали, и как-то ночью стало плохо: высокая температура, рвота. Контролеры не приходили. После мне вызвали скорую и на девять дней поместили в санчасть, давали горстями таблетки.
Еще одна пытка на ПКТ — голод. Ты делаешь упражнения, чтобы согреться. Чем больше, тем быстрее хочется есть. Все, что там дается, несытное, приготовлено на воде. Калорийного, витаминизированного питания там нет, и ты балансируешь между согреться и протянуть до очередного приема пищи. Это сильно бьет по здоровью.
«Когда вышел за забор, первая мысль: “Почему сегодня, а не завтра? Чтобы я еще один день просидел в своей камере”»
Виталий говорит, что за все время на ПКТ сидел с кем-то лишь первые несколько дней и последние, перед освобождением. Все остальное время в камере он проводил один.
— Одиночество очень сильно бьет. Сначала кажется, даже замечательно! Отдыхаешь от других заключенных — там же есть люди за власть, за войну, кто-то бегает тебя сдает в штаб. Ты пишешь письма, читаешь книги — у нас была возможность брать Алексиевич, Солженицына, Веллера, Оруэлла, — описывает собеседник. — Но в какой-то момент не хватает простого общения. Утром тебя выводят минут на 10−15 (если захочет контролер, могли и на полчаса) на прогулку, тогда можно поперекрикиваться с заключенными из соседнего дворика. Вечером после отбоя в камерах тоже перекрикивались, если контролеры не запрещали. Ну и на проверки приходит дежурный, ты ему представляешься, кто ты, по какой статье, на каком профучете состоишь. Больше никакого общения нет.
Проходит месяц, другой — это сильно сказывается. Я так просидел четыре с половиной. Помню день своего освобождения (и это же говорили другие политические, кто был на ПКТ). Так получилось, что дата выпала на воскресенье, а в этот день никого не освобождают, поэтому меня выпустили в субботу. Когда я после ПКТ вышел за забор, не испытал никакой радости. А когда сказали «держи билет и иди на вокзал» и я резко попал в люди, вокруг проходили толпы, испытал дикий дискомфорт. Первая мысль: «Почему сегодня, а не завтра, чтобы я еще один день просидел в своей камере?» Уже потом я понял, что это нездорово — хотеть туда вернуться. Но так это сказывается на психике.
Пока Виталий был в заключении, дома у его семьи прошло несколько обысков (протоколы есть в редакции). Один из них — 23 февраля 2022 года, с представителями служб опеки.
— Жена рассказывала, что в какой-то момент милиционер крикнул: «Обратите внимание!» — и достал из детских игрушек бело-красно-белый флаг. А мы дома не держали ничего такого! То есть этот флаг они принесли сами и подложили туда — мол, видите, они воспитывают в детях социальную вражду. Составили на жену протокол по 19.11 КоАП (Распространение или хранение информационной продукции, содержащей призывы к экстремистской деятельности или пропагандирующей такую деятельность. — Прим. ред.).
В другой раз у всех забирали телефоны, планшеты. Может, запугивали так, потому что жена отправляла письма, открытки, нарисованные с детьми, политзаключенным. Как-то раз ее вызвали на беседу и узнавали, за какие средства она живет, в каких банках есть счета. На одном из обысков даже искали деньги в квартире, спрашивали, где мы их прячем.
«Очень скучал по семье, но дома чувство радости, что я вернулся, быстро заменилось тревогой»
Когда Жук вернулся в Кобрин и пошел становиться на профилактический учет в РОВД, там, рассказывает, на беседе слышал упреки и угрозы, в том числе в адрес жены. Поэтому она с детьми уехала в Италию.
— Мне сказали: «Ты вернулся в мой город и наводить смуту тут не будешь. Думаешь, жучара, я не знаю, чем занимается твоя жена? Мы все знаем. Скоро вы будете вдвоем стоять у меня в этом кабинете и жевать сопли. Вас кормила рука Лукашенко, а вы начали ее грызть». А я еще в колонии каждый день ждал, что меня могут перезадержать по новому уголовному делу за протесты, — говорит мужчина. — Моя жена еще до этого попала в программу, по которой детей с одним из родителей отправляли на отдых в Италию от Народного посольства Беларуси. Его представительница предложила переехать туда, если что-то случится. И вот после этих угроз моя семья воспользовалась предложением, а мне помогли ребята из BYSOL выехать за границу. Эта девушка из Народного посольства проделала огромную работу, чтобы нас приняли в городе официально, помогает и сейчас. Благодаря ей местные власти помогли нам с жильем, документами и обещали помочь с работой, изучением языка. Я буду проходить медобследование, возможно, нужна будет помощь психолога.
В колонии я очень скучал по семье, но дома чувство радости, что я вернулся, быстро заменилось тревогой. Ты прислушиваешься к каждому шороху, звуку, если на стоянку подъехала машина, хлопнула дверь в подъезде. Я вскакивал ночью, когда свет фар пробегал по стене. Появилась паранойя: придут и закроют опять.
Сейчас страха и паники у меня нет, но я стал очень эмоциональным. Мне объяснили, что я долго блокировал свои эмоции в ЛТП, на зоне и много чего прошел, хоть это и не сравнится с тем, когда людям дают по 15−20 лет. Мне грустно и тяжело вспоминать многие моменты. И если другим заключенным, пока находился за решеткой, рассказывал о них с улыбкой, то сейчас тяжело. Одно дело говорить и не видеть человека, другое — когда смотришь ему в глаза. Не могу в такие моменты сдерживать эмоции.
Сейчас семья обустраивается в чужой стране. Сам Виталий пытается наверстать время, которое не был рядом с детьми. Мужчина считает, что многое упустил в их жизни, и с этим смириться не может.
— Дети от меня не отходят, я от них не отхожу. Мы все время вместе, гуляем. Но кто мне вернет те два года? Это не потерянная работа, что можно на новую устроиться, не деньги, которые можно заработать. Детство не вернешь, — говорит он. — Младшей дочери был годик, когда мы вместе праздновали Новый год, потом я ее видел в ЛТП на свидании, а дальше два года не держал на руках. Жена ей показывала мои фото и объясняла, что это папа, но, когда мы снова встретились, она не сразу меня узнала. И этого времени из их жизней никто никогда не сможет восполнить.
Я люблю своих детей безумно. И считаю, что все, кто ответственен за репрессии, должны ответить за свои преступления. Неважно, начальник ты или просто контролер. Если эти преступления совершаются на твоих глазах, а ты просто отвернул от этого лицо, не значит, что ты не участвовал в них.
Вряд ли я смогу им всем это когда-то простить. Но меня как-то спросили, сделал ли бы я все так же, если бы знал, что попаду за решетку. Когда начинались протесты, мы не до конца осмысливали происходящее, не знали, что будут сажать за смайлики и хороводы. Конечно, было страшно за детей и жену, но мы уже достаточно молчали, и это молчание привело к тому, что мы застали Лукашенко, наши дети его застали. И этот режим будет влиять на их судьбы, если мы ничего не будем делать. Поэтому да, я бы сделал все так же.
