«Это был тяжелейший месяц ожидания подтверждения и обследований, месяц призрачной надежды на чудо, что все же нет, но чуда не случилось…» — открыто написала в своем Facebook теле- и радиоведущая, журналист Катерина Пытлева. В ее семье по маминой линии — пять случаев рака, поэтому Катя хотела «нанести превентивный удар» болезни, но не успела. Теперь она начинает свою борьбу. Мы поговорили с ней о том, как это — знать, что однажды диагноз могут поставить и тебе и все-таки дождаться этого момента, заболеть и начинать лечение в чужой стране. А также спросили врача-онколога, как предупредить заболевание или узнать о нем как можно раньше, чтобы спасти свою жизнь.
«Я знала, что, скорее всего, у меня будет рак. Но мастэктомия — это не „накопил денег, и тебе отрезали грудь“»
Когда Катерине было четыре года, ее мама заболела раком. Женщина восемь лет боролась, но так и не смогла победить болезнь. Семья переживала это тяжело. Потом по маминой линии умерла бабушка, болели три тети (они, к счастью, живы, но у одной из них — рецидив). Поэтому с подросткового возраста Катя со старшей сестрой держали руку на пульсе.
— Лет, наверное, с 13-ти нас поставили на учет. Мы ходили к генетику в онкодиспансер в Минске, и какое-то время нас курировали, рассказывали, что нужно делать в таком возрасте. Но потом эта программа свернулась, я так понимаю, и никто уже нас особо не мониторил — мы делали это самостоятельно. Я с осознанного возраста делала самообследования груди, уже позже много читала об этом. Из-за этого же поступила на биофак и собиралась исследовать генетическую природу болезни (жизнь так сложилась, что биофак я окончила, но генетиком не стала), — говорит телеведущая, несколько лет назад она рассказывала TUT.BY, как росла без мамы.
Каждое самообследование — когда тебе кажется, что что-то не так, сразу по телу пробегает холодок. Несколько раз бывало, что что-то нащупываешь, думаешь: вот оно. Сразу бежишь к маммологу, на УЗИ, там тебе говорят, все хорошо или есть какое-то подозрение. У меня после второго ЭКО появилось образование (как потом оказалось, доброкачественное), его я тоже нашла во время самообследования. Тогда даже не пришлось оперировать — оно само за время беременности рассосалось. Когда появились дети, в этом плане стало страшнее.
Летом 2020-го Пытлева проверялась у маммолога — все было хорошо. Тогда для себя поняла, что год может чувствовать себя более-менее спокойно. Но решила удалить грудь, сделать превентивную мастэктомию — это бы дало большой шанс предотвратить рак молочных желез.
— Темой онкологии я много занималась, делала для TUT.BY проект «Онкомаркер», в его рамках общалась с огромным количеством специалистов по разным видам рака. И, «пользуясь своим служебным положением», обсуждала с ними свою семейную историю. Уже тогда вычитала, что такое делают и в этом нет ничего такого. Было интересно, делают ли мастэктомию в нашей стране, потому что я знала, что, скорее всего, у меня будет рак, и хотела этого избежать.
Консультировалась на съемках, мне озвучивали разные мнения, потому что к превентивной мастэктомии относятся по-разному. На тот момент главный внештатный маммолог сказала: «Да, Катя, тебе надо это сделать», показала, как это происходит. Ну и я начала узнавать алгоритм, потому что это не просто «накопил денег, и тебе отрезали грудь». Нужно сдать анализы, подтвердить, что у тебя есть такая генетическая предрасположенность. Я эти бумажки как раз начала собирать накануне 2020-го.
Потом были выборы и их последствия, Катя не успела. Все это время она не скрывала свою позицию по происходящему в стране, поэтому в ноябре 2021-го семье пришлось уезжать из Беларуси в Литву, чтобы не попасть под репрессии.
— Эти полтора года — это, во-первых, обустройство, во-вторых, работа. Нужно было решить, кто мы, как мы здесь. Поэтому было не до обследований, не ходила никуда — просто ощупывала себя и все.
«Я с раком в Литве, а не в тюрьме, и это уже хорошо»
Когда началась война в Украине, работы прибавилось еще больше. В гонке, стрессе и шоке от происходящего Катерина обследовалась дома уже не так тщательно. Как только нащупала новое образование — сразу все поняла.
— Видимо, за это время образование перешло в более заметную стадию, и я уже обратила на это внимание. Пошла в частный центр к онкологу-маммологу на УЗИ — там сказали: 97%, что это оно. Я еще тогда пошутила, что это как раз тот случай, когда белорус хочет верить в победу 3%. Но я сама занималась этой темой, почитала много диссертаций, исследований и уже сама понимала, что это рак, другие обследования это подтвердили. Единственное, на УЗИ сразу говорили, что рак и в одной, и во второй груди. К счастью, это не подтвердилось. Хотя до сих пор один из врачей сомневается, тревожный момент еще есть, — описывает то, что известно о диагнозе, Катя.
Сейчас у нее вторая стадия рака. Она поясняет: иногда ее ставят из-за метастазов в лимфоузлах, в ее случае — из-за размера опухоли. И тут это хороший показатель.
— У меня обследовали грудной отдел, куда метастазы могли пойти первым делом, — там их не нашли. Будет еще КТ — проверят на всякий случай все тело, мало ли, куда их могло кровотоком занести, я надеюсь, что там тоже ничего нет. Поэтому вторая стадия тут — это очень хорошие шансы, как я читала, это пятилетняя выживаемость 90% и выше. Поэтому в целом все позитивненько, хотя есть много «но». Если они (метастазы — Прим. Ред.) не подтвердятся, думаю, все будет отлично.
Еще в Беларуси Пытлевой грозило уголовное дело, муж во время протестов отсидел сутки. После отъезда продолжилось давление — дело завели (по статье 361−1 УК РБ, «Создание экстремистского формирования либо участие в нем»), в квартиру с обыском силовики приходили дважды, в последний раз — все разгромили. Катя считает, что постоянное напряжение, в котором жила вся семья, тоже сказалось на ее здоровье и повлияло на появление этой опухоли.
— Наследственность — такая штука, что у каждого может быть какая-то предрасположенность, но проявится ли она, зависит от многих факторов. И от стресса, и от образа жизни — спусковым механизмом может быть многое. Я же могла и не заболеть! Я 20 лет не ем мясо (ела только во время беременности, потому что нужно было детей выносить), в целом правильно питаюсь, йогой занимаюсь всю жизнь. Поэтому, думаю, стресс как фактор очень повлиял. Да в целом много у кого за последнее время в белорусском медийном пространстве обнаружили рак. И это неслучайно, потому что все мы пережили очень серьезный стресс. И сейчас вторая волна стресса — война. Я, кстати, даже на обследовании встретила украинку-беженку, у которой тоже обнаружили рак — в Украине у нее еще ничего не было.
— Вы злитесь на этот режим за то, что все-таки заболели?
— Злость на режим есть вне зависимости от болезни. Просто это случилось сейчас. Но, с другой стороны, случись это в другое время — неизвестно, на какой бы стадии я болезнь обнаружила бы и какие бы врачи меня бы окружали. Поэтому с событиями в Беларуси я это связываю в том смысле, что так сложилось: я с раком в Литве, а не в тюрьме, и это уже хорошо. Мы же знаем случаи, когда у политзаключенных находили опухоль, и это никак не влияло на лечение и освобождение. Со мной тоже это могло быть, если бы мы не убежали.
Поэтому злость на режим, конечно, за все происходящее в стране есть. Я в этой ситуации сейчас больше думаю, сколько онкобольных (неважно, за перемены они или нет), которые сталкиваются с нехваткой врачей и не могут получить качественное лечение из-за репрессий в здравоохранении. У меня есть такие знакомые в Беларуси — они вынуждены искать где-то деньги, чтобы хотя бы поставить диагноз, назначить лечение за рубежом и вернуться домой, потому что оплатить себе лечение там они не могут, а здесь не могут найти подходящих специалистов. В этом смысле у меня большая злость.
«Химия — это тяжело, но смерть тяжелее»
— Вы видели, как тяжело болела ваша мама. Вам не страшно?
— У мамы все было страшно, потому что у нее пошли метастазы в позвоночник — это очень больно и мучительно. Но это было больше 25 лет назад, и я искренне верю, что медицина за это время сильно изменилась в лучшую сторону. У мамы пошли метастазы, потому что ей несвоевременно сделали облучение, а несвоевременно — потому что врач был в отпуске. Может, она и жива бы была до сих пор. Такая типичная врачебная лажа. Поэтому я рада, что под контролем врачей, которые действуют по европейским современным протоколам. Они не похожи на людей, которые могут вести себя так безалаберно.
Организм у меня в целом крепкий, я закаленный человек — все-таки тройню почти выносила (во время попытки ЭКО Катерине подсадили три эмбриона, они все прижились и до седьмого месяца беременности развивались хорошо. За полтора месяца до родов выяснилось, что одна из девочек погибла. Сейчас у нее подрастают сын и дочь. — Прим. Ред.) Я и сейчас хожу в спортзал каждый день. Поэтому «химия» (химиотерапия — Прим. Ред.) — да, это тяжело. Но смерть тяжелее. Поэтому как-то будем справляться, что тут еще сказать.
Для многих белорусов, вынужденно живущих последнее время за границей, это большой страх — заболеть в чужой стране. У Катерины впереди лечение в Литве. Она сама говорит — «все обнаружилось в правильное время, когда уже есть страховка».
— К врачу за все время тут я ходила один раз по скорой, тогда у меня еще был статус беженца и это было бесплатно. Потом мне на работе сделали страховку, как соцпакет. На УЗИ сразу я пошла в частный центр: не хотелось ждать. Хотя да, это недешево: УЗИ с консультацией онколога стоило где-то 90 евро. Но моя рабочая страховка покрывает даже такие серьезные исследования, как МРТ и КТ, генетические, их я уже делала по ней. Но не знаю, что дает страховка тем, у кого она просто по ВНЖ.
Через полторы недели у Пытлевой операция — будут удалять грудь, в которой опухоль. Она хотела бы удалить и вторую, но сразу это невозможно.
— Во время операции мне сделают необходимые исследования и будут решать, что будет дальше: химиотерапия с облучением, гормональная терапия, опять же, пробы возьмут из лимфоузлов. Пока предварительно у меня один диагноз, во время операции он уточняется и корректируется. Единственное, когда стал вопрос по удалению и импланту, тут есть очередь — узких специалистов мало. Я хочу удалить обе груди, врачи тут говорят, что это пока невозможно по их законодательству. Поэтому придется через время удалять вторую.
Когда мы разговариваем, Катя гуляет с детьми на детской площадке, периодически они отвлекают маму из песочницы. Она признается: теперь с детьми и мужем хочется проводить еще больше времени — это основное изменение в жизни после постановки диагноза.
— Конечно, сразу это был шок, страх. Потом просто включаешь голову и начинаешь решать очередную проблему. Мы с мужем уже многое прошли, будем снова разруливать то, что на нас упало. Ищем позитив! Я прекрасную картинку увидела где-то случайно как раз в эти дни, что цель нашей жизни — «набыться» рядом с любимыми. У меня дети и так не ходят в сад, потому что я хочу больше времени проводить с ними, но сейчас мы еще чаще вместе. Стараюсь в работе вставать до их пробуждения и успевать больше по работе, ходить почаще ходить гулять — вот, мы были на выставке Цеслера вместе, слушали оркестр, бродили по улицам, выезжали на рыбалку. Я просто пытаюсь еще больше времени освободить на семью.
«Когда я выйду из наркоза, первым делом, когда созвонюсь с мужем и поговорю с детьми, — сяду за работу»
Дочери и сыну Кати — пять лет. Они пока не понимают, что именно происходит с мамой, но замечают изменения. Скрывать от них, что мама будет проходить лечение, родители не собираются.
— Они уже не такие уж и маленькие, много чего понимают. Они видят, что мама, например, отказывается от сладостей, знают, что ездила анализы сдавать. Перед операцией поговорим с ними — я еще буду консультироваться с онкопсихологом и психотерапевтом, как правильно это преподнести, потому что у меня после болезни мамы на всю жизнь психологическая травма, учитывая, что на моих глазах она умирала. Будут приезжать ко мне в больницу. Когда выйду оттуда, будут замечать, что мама не такая, как обычно. Потом же — химия. Они будут в этом жить, и я хочу, как бы ни развивались события, чтобы мои дети нормально с этим сосуществовали, насколько это возможно. Тем более они хотят стать учеными.
На этих словах у Кати слышна улыбка в голосе. Она говорит, что сейчас в том числе ждет результаты обследований, которые покажут предрасположенность к различным видам рака. Это поможет в будущем и следить за здоровьем детям.
— Пока у меня отрицательные результаты по самым распространенным генетическим мутациям, но делают более развернутый анализ, на редкие мутации. Именно для того, чтобы потом дети (рак груди может быть и у мальчиков) знали, как им действовать, за чем им следить, на что обращать внимание. И это хорошо, когда родители понимают, с чем могут столкнуться их дети, заранее рассказывают об этом.
Катерина — программный директор «Маланка-Медиа». Несмотря на непростую ситуацию со здоровьем, работу бросать не собирается даже на время лечения и реабилитации.
— Как я могу? Это же мое детище, мое все! Я же там начальник! — оживленно отвечает журналистка. — Никуда не собираюсь уходить. Максимум мы проговариваем с командой, как будут проходить сутки, когда у меня будет операция. Но когда я выйду из наркоза, первым делом, когда созвонюсь с мужем и поговорю с детьми, — сяду за работу. Это даже не обсуждается. Это моя жизнь, «Маланка» — еще один мой ребенок, я ее не брошу, — смеется Катерина.
Катя рассказывает, что не скрывает свой диагноз и публично рассказывает о своей болезни, до этого говорила о болезни и смерти мамы — чтобы напоминать людям, как важно следить за здоровьем и вовремя проверяться.
— Эта тема очень актуальна для Беларуси, одна из самых частых причин смерти среди женщин. А учитывая, что очень важно обнаружить это пораньше — нужно, чтобы у каждой в голове это сидело. Нет возможности ходить к врачу часто — хотя бы почаще щупайте себя. И чем больше будет напоминаний со всех сторон, здоровее все мы будем, это может спасти жизнь еще кому-то. Поэтому у меня не стояло вопроса что-то скрывать. А самообследование не занимает много времени. Стоишь в душе или в ванной лежишь — и прощупываешь грудь в разных положениях. Просто должна быть такая же привычка, как крем наносить по утрам и вечерам, как зубы чистить. Это, условно, пять минут в месяц — можно себе позволить, — заключает Катя.
Врач-онколог: «Анализ на генетическую мутацию может сдать любой. Это никому не навредит»
Не существует такого перечня рекомендаций, с которым можно было бы сказать: «Выполняйте эти пункты, и вы точно не заболеете раком молочной железы (РМЖ)». Такой гарантии человеку не может дать ни один специалист, говорит врач-онколог, маммолог, хирург Дмитрий Микулич. Он поясняет, что можно делать, чтобы предупредить болезнь или найти ее на ранних стадиях.
— РМЖ — многофакторное заболевание, в том числе иногда оно возникает в результате генетической предрасположенности. Но генетический рак составляет только 10% от всех случаев. 90% — спорадический, случайный, который возникает по ряду причин. Поэтому женщинам с 18 лет важно проводить самообследование молочных желез — раз в месяц пальпировать, осматривать на наличие каких-то узелков в них, выделений из сосков. Что касается посещения врачей, я рекомендую раз в год ходить к маммологу и гинекологу — к примеру, зимой к одному специалисту, летом — к другому. Так выходит, что каждые полгода молочную железу будут осматривать.
Также нужно делать УЗИ молочных желез и органов малого таза. С 40−50 лет — маммографию, в зависимости от того, как себя ведет молочная железа. У рожавших, кормивших грудью женщин происходит инволюция: истинно железистая ткань (плотная, упругая) перерождается в жировую (она рыхлая, мягкая), на которой очень хорошо видны опухолевые образования. Если инволюция не произошла, мы ничего не увидим. Поэтому сначала лучше проконсультироваться с маммологом, он подскажет, когда стоит делать маммографию, — советует Дмитрий.
Также можно провести исследование на мутацию гена, отвечающего за определенную локализацию рака, в том числе — РМЖ. Это покажет, есть ли у человека риск заболеть.
— Самые распространенные, которые определяют сейчас везде, — гены BRCA1 и BRCA2. В большинстве случаев генетические изменения происходят как раз в них, это может привести к раку молочной железы или раку яичников (РЯ). Анджелина Джоли как раз выявила, что она носитель одного из таких генов с мутацией, и сделала себе профилактическую операцию по удалению молочных желез.
Врач отмечает, что провериться просто — достаточно сдать кровь из вены. Это генетическое исследование проводится один раз в жизни в любом возрасте. За направлением можно обратиться к врачу-онкологу или генетику. В каком случае это делать рекомендуют?
— Если в семье есть два и более родственника первой и второй степени родства — родители, бабушки-дедушки, сестры-братья, тети-дяди — с установленным диагнозом рак, в том числе РМЖ и РЯ, — перечисляет медик. — Если какой-то из этих видов болезни возник у женщины до 50 лет или ее родственников, по международным рекомендациям тоже нужно сдавать этот анализ — так можно в том числе узнать, возможен ли этот же рак у нее повторно, может ли он развиться у ее детей. При развитии опухолей различных локализаций одновременно (например, РМЖ и рак желудка) у пациента и его родственников, вне зависимости от возраста. Ну и, если, к примеру, у мамы выявили РМЖ, мы проверяем и ее дочь.
Если тест все-таки выявил мутацию, и у мужчины или женщины есть наследственная предрасположенность (у близких родственников был рак), за здоровьем нужно следить тщательнее.
— В случае с РМЖ мы назначаем с 25 лет МРТ молочных желез, также девушка может выбрать профилактическую мастэктомию. Врачи сейчас могут решить и эстетический вопрос — одновременно выполняется реконструкция молочных желез, качество жизни не снижается, — поясняет доктор. — Но часто люди не знают, что в семье кто-то уже болел. Бывало, дочь приходила на такое исследование и мы сначала выявляли мутацию у нее, а через несколько лет — РМЖ у ее мамы: просто на тот момент он еще не развился. Поэтому анализ на генетическую мутацию может сдать любой человек, и провериться так можно и на другие локализации рака. Это никому не навредит, и это успешно делают врачи в Беларуси, — заключил онколог.