В британском издательстве «Скарына» 1 сентября выходит книга «Мінскі дзённік», посвященная массовым протестам 2020 года в Беларуси. Что интересно, это перевод на белорусский с английского — произведение было написано именно на этом языке. Мы пообщались с его авторкой, поэтессой и переводчицей Юлей Тимофеевой о событиях 2020-го и их осмыслении в литературе, истории появления книги, написании произведения по-английски и переводах на несколько европейских языков, а также о незакрытом гештальте мирных протестов.
«В чужом языке я отыскала ту интонацию, с которой мне хотелось рассказать свою историю»
— Отечественные писатели обычно пишут свои книги по-белорусски или по-русски. Почему вы выбрали английский?
— В самом конце сентября 2020 года лондонское издание Financial Times заказало мне англоязычное эссе о жизни в Минске. Текст перепечатала шведская газета. Публикацию заметило крупное местное издательство и предложило издать мой «протестный дневник» полностью.
Но никакого дневника на тот момент я не вела, на это не хватало ни времени, ни моральных сил. И все же я согласилась его написать. Написать на английском языке, который позволил бы создать дистанцию между героиней и мной, который ослабил бы напряжение и приглушил боль. К тому же найти переводчиков с английского намного проще, чем с белорусского. Издательство хотело выпустить книгу, которая получила название «Минский дневник» (в оригинале — Minsk Diary), в конце года, а потому на ее создание и перевод на шведский у нас было всего несколько недель в октябре 2020-го (позже вышла еще одна, расширенная версия книги — об этом ниже. — Прим. ред.).
— До этого вы писали по-английски? Другой язык всегда влияет на произведение и его стилистику.
— Свое первое (и пока единственное) стихотворение по-английски я написала в августе 2020-го, за несколько дней до выборов. My European Poem было не похоже на то, что я пишу по-белорусски. Оно намного более политическое, намного более патетичное, ближе к слэм-поэзии (творческое соревнование, во время которого поэты декламируют собственные произведения. — Прим. ред.). Изначально обращенное к небелорусской аудитории, оно печаталось в разных журналах, антологиях и сборниках.
Иностранный язык дал мне возможность иначе взглянуть на собственную идентичность и свое место в мире, почувствовать себя полностью вписанной в европейский контекст, говорить на равных, без посредничества, с авторками и авторами из других стран.
Поэтому неудивительно, что свое эссе и затем «Минский дневник» я написала по-английски. Он с самого начала зазвучал в моей голове на этом языке. Безусловно, английский мне не родной (Юлия окончила Минский государственный лингвистический университет. — Прим. ред.), но именно в этом чужом языке я отыскала ту интонацию, с которой мне хотелось рассказать свою историю. Может, из-за того, что в белорусской литературе не хватает неподцензурной автобиографической прозы? Ведь в тоталитарном государстве каждое признание могло нести в себе опасность для автора. Не хочу верить, что все это может повториться.
А если говорить о более широких влияниях, то не только язык меняет оптику, но и страна жительства. За последние почти три года мы с Ольгердом (писатель Ольгерд Бахаревич, муж поэтессы. — Прим. ред.) сменили несколько стран, много путешествовали и неотрывно смотрели на Беларусь, смотрели с перспективы Австрии, Германии, Швейцарии и даже Австралии. Это очень интересный опыт.
— «Мінскі дзённік» — это…
— …частный документ эпохи, в котором я рассказываю, из чего состояла повседневная жизнь рядовых участников протестов и что мы чувствовали в те дни. Мне было важно сохранить эти свидетельства исторического события как для тех, кто их не пережил, так и для нас будущих.
Возможно, моя героиня (которая во многом совпадает со мной, но до конца, конечно, мне не тождественна) в чем-то наивна. Возможно, я намеренно сделала ее такой, восстанавливая хронологию августа 2020-го. Но наивность и эмоциональность, мне кажется, подходят «Дзённіку».
— В книге Ольгерда Бахаревича «Ператрус у музеі» есть рассказ «Азарэнне», в котором главные герои прятались от силовиков в магазине. Со стороны Ольгерд и вы воспринимаетесь прототипами главных героев. Или нет?
— Не могу сказать, что я полностью тождественна героине Ольгерда, да и Ольгерд в моей книге не до конца тождественен себе. Это, скорее, рисунок, модернистский портрет в стиле Пикассо или, может, Сальвадора Дали, а вовсе не фотография на паспорт. Возможно, меня немного зацепила чрезмерная интимность в описании (улыбается), ведь многие, как и вы, подумают, что Агния (героиня «Азарэння», поэтесса и спутница главного героя. — Прим. ред.) — это я. Но Ольгерд как автор имеет на это право, да и я тоже.
«Пропущены половина августа и весь сентябрь, потому что описывать последующие дни было просто невыносимо»
— Уцеплюсь за фразу «восстановить августовские события». Книга писалась в октябре 2020 — марте 2021 года. Но описание начинается с событий 5 августа. Корректно ли называть произведение дневником? Вы писали книгу тогда, когда промежуточный результат протестов уже был известен.
— Тот, кто когда-либо вел дневник, знает, что все, что ты пишешь, ты пишешь по памяти. Наше сознание обрабатывает информацию, и, если событие стоит того, все превращается в воспоминание, даже если это произошло вчера. С течением времени воспоминания блекнут и меняются. И сейчас, конечно, было бы очень странно рассказывать об августе 2020-го в виде дневника. Но через полгода картины первых дней протеста были для меня такими яркими, что я решила их описать. И не последнюю роль в этом сыграли поддержка и интерес Ольгерда. Это он убеждал меня продолжать, когда у меня случались нервные срывы после упоминаний об очередном протестном дне.
Для восстановления картины я пользовалась своими фотографиями, сделанными на телефон, своими постами в соцсетях, «телеграмной» перепиской с друзьями и родными, иногда аудиозаписями, а еще, конечно, текстовыми трансляциями, которые вели белорусские СМИ. И, конечно, я старалась сохранять то же настроение, те восторг и отчаяние, которые мы испытывали, катаясь на эмоциональных качелях.
В целом это эмоциональная и интимная книга. «Письмом в бутылке» называл Осип Мандельштам поэзию. Когда стихотворение «откликается», между читательницей стихотворения и его авторкой создается интимная связь. Для меня дневниковая форма — продолжение этой поэтической интимности, хотя поэтических приемов в книге почти нет.
Изначально я адресовала эту книгу иностранцам, образованным и открытым чужому опыту. Но шведам или современным немцам может быть непросто представить собственное бегство от полиции. А вот когда я говорю «я», «ты», «мы», это дает возможность читателям почувствовать себя рядом со мной на улице в огромной радостной толпе или за кухонным столом, пока тьма и взрывы накрывают наш город. Я хотела именно этого: не просто рассказать, что с нами было (это делают журналисты и исследователи), а дать людям с, казалось бы, совершенно отличным опытом, почувствовать наши надежду и радость, разочарование и страх.
— Вы упомянули шведов и немцев. А на какие языки уже переводился «Мінскі дзённік»?
— Когда мы с Ольгердом уехали из Беларуси и оказались в австрийском Граце, я более чем в два раза расширила «Мінскі дзённік». Эта расширенная версия вышла в немецком переводе. Через год она появилась по-нидерландски — местному издательству ее посоветовала давняя подруга Беларуси, журналистка Франка Хуммель. В обоих случаях текст печатался в виде книги. Также «Дзённік» выходил по-литовски (публиковался в журнале), фрагменты текста переводились на норвежский. В сокращенном виде я включила его в мою поэтическую книгу Motherfield, которая в прошлом году вышла в США, — так произведение появилось в оригинале после ряда переводов. Сейчас наконец выходит и белорусская версия.
— Почему только сейчас?
— Мне было трудно подступиться к переводу и в прошлом году, и в этом. Во время перечитывания меня охватывали тревога и отчаяние, потому что я знала, чем все обернулось. Первая часть книги обрывается на марше 16 августа. Вторая часть начинается 1 октября. Пропущены половина августа и весь сентябрь, но не потому, что я ничего не помнила, а потому, что описывать последующие дни было просто невыносимо.
Кроме того, я не могла найти для текста нужную интонацию. Начинала работу и постоянно откладывала. Поэтому переводила понемногу, по странице или две в день. Но уже повторно редактируя, я воспринимала свою книгу намного спокойнее.
— Пока шла работа над «Дзённікам», ваш муж писал произведения, посвященные тем же проблемам. Работа над одной и той же темой помогала творческому процессу или, наоборот, мешала?
— В марте 2021-го, когда я заканчивала «Мінскі дзённік», Ольгерд писал в основном эссе и отвечал на вопросы интервью, посвященные белорусской теме. Работать над художественной книгой о тех же событиях он начал значительно позже.
К тому же у нас с Ольгердом совершенно разные художественные методы.
Но при этом мы всегда в постоянном диалоге. Он первый мой читатель, и я тоже читаю все произведения Ольгерда ему вслух, даже роман «Сабакі Эўропы» (у него около тысячи страниц. — Прим. ред.). Мы обсуждаем почти все, что читаем или слышим, делимся мыслями и идеями, видимо, этому также способствует наша нынешняя изолированность от центров белорусской эмигрантской жизни.
Иногда мы этой диалогичностью пользуемся в корыстных целях. Наш теперешний писательский дом находится на холме. И, ежедневно карабкаясь домой, мы намеренно начинаем обсуждать какую-то чрезвычайно болезненную тему, чтобы незаметно для самих себя подняться вверх.
«Мою родную деревню отселили почти сразу после аварии на Чернобыльской атомной станции, а тут о ней пишет The New York Times»
— Какими тиражами разошлось каждое из зарубежных изданий?
— На этот вопрос, к сожалению, не могу ответить. В большинстве стран такая информация — коммерческая тайна. Но, конечно, они больше, чем мои белорусские тиражи.
— Но ведь в Беларуси всегда указывают тираж.
— Думаю, в бывшем СССР это делали в том числе затем, чтобы контролировать распространение литературы. А вот в Западной Европе требований писать тираж нет, в Чехии и Польше — тоже. На новых книгах белорусского издателя Андрея Янушкевича и пражского издательства «Вясна» тоже нет информации об этом.
— Для каждой из публикаций «Дзённіка» что-либо приходилось менять?
— Когда я писала по-английски, то, безусловно, ориентировалась на не осведомленного в белорусской истории читателя. И объясняла некоторые вещи. Например, когда и при каких условиях Александр Лукашенко пришел к власти, что такое Куропаты или «площадь Перемен». Но я старалась не обременять свой текст долгими экскурсами в историю. Все же это дневник, а не научное исследование.
— Рецензию на вашу Motherfield печатала The New York Times…
— В 2020−2021 годах Беларусь была на слуху, и рецензии на книги выходили в крупнейших шведских, немецких и нидерландских газетах и журналах. Я была приятно взволнована, когда начали появляться рецензии в больших американских изданиях вроде World Literature Today или упомянутой вами The New York Times.
Меня растрогало, как рецензентка последнего начинает свой отзыв с упоминания деревни Сперижье (в Брагинском районе. — Прим. ред.), где я родилась. Ее отселили почти сразу после аварии на Чернобыльской атомной станции, а тут о ней пишет The New York Times! Я рада, что по крайней мере таким образом сохранила память о своей малой и уже почти не существующей родине.
— Получается, вы потеряли родину дважды. Сначала деревню, потом — всю Беларусь.
— Если учесть, что моя семья переехала с Брагинщины в другую деревню, то потерь больше. Да, мне кажется, о вынужденном переселении после Чернобыльской катастрофы сейчас пишут мало. Возможно, потому, что переселяли в основном сельчан, чьи переживания не особо было кому описывать в художественной литературе. Но даже для меня это довольно травматичный опыт. Что уж говорить о старших «переселенцах», как нас называли, чьи семьи веками жили на одном месте и которые в зрелом возрасте потеряли все и были вынуждены привыкать к новому образу жизни. Меня очень волнует эта тема, особенно сейчас, в изгнании, я ее переосмысливаю и о ней пишу.
— Полагаю, кроме рецензий на книгу не обошлось без встреч с читателями. Что их интересовало?
— Однажды у меня была онлайн-встреча со студентами Гетеборгского университета. Они заранее прочитали шведскую версию «Мінскага дзённіка» и My European Poem, а потом несколько часов задавали мне вопросы. Среди присутствующих были студентки, которые происходили с Ближнего Востока. Они говорили, насколько книга им откликнулась, насколько они соотносили мою историю со своей собственной или с историей своей страны.
Я призывала их написать о себе, ведь не просто же так их семьи оказались в Швеции. Но они отвечали, что важно, чтобы была переведена именно моя книга, важно, чтобы ее прочитали люди в Иране и Сирии. Мы говорили о том, как похожи наши диктатуры и как дружат наши диктаторы, о том, насколько важно чувствовать близость людей с похожим опытом из других стран и видеть, что мы не одни. О том, что моя книга должна быть переведена не только на западные языки, но и на восточные… И тогда я внезапно задумалась о своей европоцентричности.
Во время встреч читатели часто спрашивали, что стало с героиней второго плана — нашей Кошкой. К сожалению, пятнадцатилетняя Кошка, которую мы оставили в Беларуси под опекой близких, не дождалась нашего возвращения и ушла в иной мир.
— Книга принесла вам много боли. У вас есть радость от ее написания?
— Конечно. Я очень рада, что, несмотря на все, эта книга есть, что имеет своих читателей за рубежом. Я надеюсь, что и для белорусов она останется частным документом эпохи, которая продолжает держать нас железной хваткой.
Перевод «Мінскага дзённіка» на белорусский язык в формате электронной книги выйдет 1 сентября. Бумажный вариант можно будет купить осенью онлайн через сайт издательства и на белорусских мероприятиях в Польше, Литве и Великобритании.
Читайте также
